П.И. Ковалевский
Психиатрические эскизы из истории
том 2
Наполеон I и его гений
Часть вторая
До сих пор мы рассматривали Наполеона как общественного, государственного
и мирового деятеля. Несомненно, что во всех этих родах деятельности
Наполеон явился гением, и притом гением первой степени. А каков был
Наполеон как человек?
Наполеон был по рождению итальянец и корсиканец, а потому обязательно
воспитан в духе религии. В дальнейшем, под влиянием духа времени,
воспитания и окружающей обстановки, он становится атеистом; мало того, он
пишет неудачный, но возмутительный в религиозном отношении трактат, это,
однако, не лишает его надлежащего понимания значения религии в
политическом и государственном отношениях, когда Наполеон становится
политическим и государственным деятелем. Наполеон — главнокомандующий
итальянской армией заводит сношения с Римом, удостаивается любезностей
папы, заключает с ним союз, получает от кардиналов подарки и название
защитника церкви, а от папы — «любезного сына». Наполеон — первый консул
восстанавливает конкордат в добрых сношениях с Римом, восстанавливает
права священникам, лишенным оных, допускает и освящает церковные обряды.
Наполеон — император признает все права церкви, заключает с нею полный
союз, торжественно венчается на царство, строго выполняет церковные обряды
и ведет себя так, как любой религиозный человек. Это не мешает Наполеону,
как мировому деятелю, обижать папу, лишать его положения, подвергать
заключению и т. д., но религию он всегда поддерживал. Трудно допустить,
чтобы Наполеон, воспитанный в детстве в духе религии, на склоне дней не
вернулся вновь к тому, что оставило известные следы в детстве. Это было бы
не жизненно.
С детства Наполеон был страстный корсиканец. Он безгранично любил свою
родину и готов был для нее жертвовать всем. Он торжественно, несмотря на
насмешки и издевательства в школе, публично величает генерала Паоли,
причисляет себя к его последователям и терпит наказание за оскорбление
портрета врага родины. Мало-помалу это чувство любви к родине начинает
принимать другой оттенок: бескорыстие сменяется жаждой карьеры и служение
родине превращается в создание карьеры, неудачи же в устройстве себя
доводят его до того, что он не только охлаждается к Корсике, но не прочь
предпринять против нее враждебные шаги. Во всяком случае, став императором
Франции, Наполеон ничем не показал, что он корсиканец, и Корсика ни в чем
не увидела, что это ее сын.
Любил ли Наполеон Францию? В начале своей деятельности — нет, в конце —
да. Франция для Наполеона была ареной его деятельности, карьеры, славы,
успеха и т. д. Мало-помалу вся жизнь Наполеона была отдана Франции, потому
что эта Франция стала его собственностью. Желая возможно больше себя
прославить, стать сильнее и выше всех, он мог это сделать только при
помощи Франции и для Франции. Честь, могущество и слава Франции были
таковыми же и для Наполеона. Честь, слава и могущество Наполеона лежали в
таковых Франции и честь, слава и могущество Франции заключались в
Наполеоне. Это были дух и тело. Дух — Наполеон, тело — Франция. Они были
нераздельны и неразлучны. Любя себя, Наполеон должен был любить Францию.
Он должен был любить Францию потому, что в ней он видел самого себя и не
мог не любить своего гения. Таким образом, Наполеон не был узкий патриот,
потому что гений стоял выше этого чувства. Это не был человек идеи: Ubi
bene, ibi patria. Эта идея людей слишком мелких и ничтожных. Наполеон был
слишком мощен, чтобы пробавляться подобной гадостью. Сила его гения
создавала государства и делала их ему дорогими. Очевидно, что его слава в
Италии, Египте, Швейцарии, Австрии и т. д. делала эти страны для Наполеона
столь же дорогими, как и Франция, но под конец жизни и в Наполеоне
заговорил человек. Умирая, он вспоминал Корсику и был очень рад, что при
нем был доктор земляк. В этой любви к Корсике усматривается любовь к
счастливым дням детства.
Отец Наполеона не был чиновником выдающимся. Антомарки, со слов
Наполеона, говорит, что он выпивал. Он не был человеком с
характером, не выдавался особенною устойчивостью политических взглядов и
не представлял ничего такого, что бы его выдвигало из общей среды людей;
но он любил свою семью и для этого не поступался ничем. Наполеон любил
отца и был искренне огорчен его смертью. Совершенно иного характера была
мать Наполеона. Это была женщина твердых убеждений, неутомимой
деятельности, неуклонной настойчивости, железной воли и непреклонного
характера. Она любила Наполеона, и Наполеон всегда относился к ней с
полным почтением. В дни славы Наполеона она не пользовалась для себя его
славою, но в дни печали она явилась к Наполеону разделять с ним тоску и
одиночество. Ни к кому Наполеон не относился с таким доверием, как к
матери. Император Эльбы одной только матери решил доверить о своей попытке
вернуться во Францию. Это страшно поразило Летицию Бонапарт. «Дай мне
забыть на время, что я твоя мать! — сказала она и затем, подумав,
добавила: — Небо не допустит, чтобы ты умер спокойно в своей постели или
чтобы ты погиб от тайного врага. Ты должен встретить смерть с мечом в
руке, как тебе подобает…»
Но вот прошло сто дней, и Наполеон последний раз прощается со своей
матерью, удаляясь в заточение. Коротко и грустно было это последнее
прости. «Прощай, мой сын», — сказала мать. «Прощай, матушка», — ответил
сын. Летиция свалилась. Находясь на острове Св. Елены, Наполеон очень
часто вспоминал о матери, беспрерывно говоря о ней, и хвалил ее, как
прекрасную мать. В последние дни жизни как часто Наполеон восклицал: «Ах,
мама Летиция, мама Летиция!»
Все члены семьи Наполеона носили какие-нибудь черты, характерные для
данной семьи. Так, Иосиф отличался непомерным властолюбием, Люсьен был
очень странный человек и отличался адвокатским непостоянством, Луи —
смелостью и честолюбием, Иероним — расточительностью, легкомыслием,
напыщенностью и чувственностью, Элиза — гордостью и гениальностью,
напоминающею Наполеона, Каролина напоминала Элизу, но в более слабой
степени, Полина была легкомысленна и глупа. Среди потомков Наполеона
встречаются натуралисты, философы, историки, механики, литераторы,
музыканты, генералы, и все они резко отпечатлевали в себе те или другие
черты наполеонидов (Tebaldi).
Наполеон искренно и нелицемерно любил свою семью и помогал ей всеми
силами в течение всей жизни. После смерти отца Наполеон, второй сын, берет
на себя долг старшего в семье и исполняет его вполне добросовестно. Он
берет младшего брата, Луи, к себе, делит с ним трапезу, часто сам
голодает, а брату стремится доставить все необходимое. От членов семьи,
которых Наполеон вывел в люди и посадил на престолы, он требовал одного —
безусловного послушания и исполнения его требований; о благодарности не
было и речи. Но он не видел от них ни благодарности, ни послушания.
Отношения к женщинам у Наполеона не были особенно любезны и изысканны.
Наполеон был влюблен в девушку Коломб. Но эта любовь длилась не долго и не
была особенно сильна. Он в это время не имел ни времени, ни достаточно
средств, чтобы любить. Более сильная, страстная и горячая любовь его была
к Жозефине. Он ее любил страстно, дико и настолько пылко, насколько могла
сделать это необыкновенная душа Наполеона. Достаточно ознакомиться с его
письмами к Жозефине, чтобы в этом убедиться. Горько и тяжело было
разочарование Наполеона, когда он узнал о неверности Жозефины. «Это был
сильный нравственный толчок в жизни Наполеона, которого нельзя не принять
в расчет, наблюдая после этого поворот в его характере, отмеченный
историками», — говорит проф. Афанасьев. Но и после этого он продолжал
относиться к ней с любовью. Когда, по политическим целям, потребовался
развод с Жозефиной, то он это сделал с большой неохотою. «В день
развода с ним был сильный истерический припадок» (Афанасьев, 30).
После развода Наполеон не прерывал добрых отношений к Жозефине.
Еще более нежные, ласковые и любовные отношения Наполеона были к Марии
Луизе. Меттерних, не имеющий никаких поводов скрывать правду, говорит, что
Наполеон употреблял все усилия, чтобы сделать жену счастливою, и что он
был чрезвычайно внимателен и ласков по отношению к ней. Chaptal говорит:
«Наполеон искренне уважал Марию Луизу».
Говорят, что Наполеон во время походов много увлекался женщинами,
однако на это едва ли существуют несомненные доказательства. Из попавших в
историю в этом отношении лиц фигурирует только Валевская. Если и были в
этом отношении погрешения у Наполеона, то слишком ничтожные и не важные.
Вообще отношение Наполеона к женщинам было несколько грубоватое и
презрительное.
Наполеон очень любил детей; часто играл с ними и выслушивал от них
самые резкие замечания. Что он любил своего сына — это весьма естественно
и ничего нет в этом удивительного. Каждый день во время завтрака к нему
приносили сына, и он с ним все время забавлялся, приводя в ужас
приставленную к ребенку статс-даму.
Наполеон очень любил также своих племянников. Существовало обыкновение,
чтобы во время завтрака к Наполеону приводили племянников, особенно детей
брата Луи. Наполеон «ласкал и детей своих слуг, как, например, сына
Рустама, также вызывая их фамильярность и на «ты» с собою и также теребя
их за уши… Он так любил детей, что в своих законах прежде всего
позаботился о них, и если он редко отказывал в чем-нибудь женщинам, то
почти не было примера, чтобы он отказал ребенку, которого подослали к нему
с просьбой» (Массон).
Наполеон никогда не забывал своих друзей и оказывал им всегда и во
всякое время всякую поддержку. Правда, Наполеон-император стал несколько
дальше от друзей и учредил строгий этикет; но ведь он был император, и
притом в первой линии, и потому ему, более чем кому другому, нужно было
охранять императорское достоинство от друзей, из которых некоторые вышли
из трактирщиков. Наполеон был прав, говоря Chaptal: «Нет генерала, который
не признавал бы за собою таких же прав, как и мои. Я должен быть строг с
этими людьми». Принимая во внимание все вышеизложенное, нельзя не
признать, что Наполеон был таким же человеком, как и все остальные люди.
Мнение, что он никого не любил и не ненавидел, что для него никто
не существовал на свете, кроме него самого, а остальные существа были
только цифры, — едва ли справедливо.
В детстве, находясь в школе, Наполеон отличался склонностью к
уединению, скрытности, замкнутости, некоторыми своеобразными проявлениями
характера и резкой нервностью. Marco Saint-Hilaire рассказывает, что еще в
детстве Наполеон производил жевательные движения, сопровождавшиеся
гримасничаньем, эти движения проявлялись во время занятий и в
возбуждении.
В состоянии раздражения у Наполеона развивался тик правого плеча
и конвульсивные движения в губах. Однажды, когда Наполеон был
наказан в школе, это так подействовало на его самолюбие, что с ним
произошел судорожный припадок, почему его должны были освободить от
наказания. Наполеон часто страдал приступами мигрени.
В дальнейшей жизни оказывается, что у Наполеона существовала прекрасная
почва и для судорожных припадков, и для мигрени в виде подагры и
герпетизма.
В характере Наполеона резко выделялась крайняя строгость по
отношению к окружающим и к самому себе. Он всегда был образцом для других,
но, к сожалению, недосягаемым. Его отношения к окружающим, в случаях
взыскания, отличались грубостью и резкостью. Он был очень
впечатлителен и вспыльчив, часто он впадал также в гнев,
причем появлялось резкое подергивание в ноге. Бывали, однако,
случаи, когда он симулировал гнев, но как при появлении настоящего гнева,
так и искусственного Наполеон отличался безграничным властолюбием и
честолюбием и для осуществления и удовлетворения этих качеств не
стеснялся в средствах. Сила воли Наполеона вполне соответствовала
величине и всеобъемлемости его гения, поэтому не поразительно, что она
никогда и ни перед чем не склонялась.
В школе Наполеон отличался любовью к труду, настойчивостью и
своенравным поведением. Проявления его умственной деятельности были не
одинаковы: в математике он отличался, а учитель немецкого языка полагал,
что «ученик Наполеон Бонапарт совершенный болван». Память у
Наполеона была колоссальная, особенно же память цифр и топографии.
От матери Наполеон унаследовал склонность к экономии, расчету,
контролю, бережливости и порядку. Наполеон отличается крайней
непоседливостью: он постоянно в движении, ездит и переезжает с
места на место; сидя на месте, он режет ручки кресел, рисует, пишет
глупости, но непременно в какой-нибудь деятельности. В характере Наполеона
часто проявляется грустный оттенок, особенно это резко было выражено в
молодые годы, при жизненных неудачах. Наполеон-офицер пишет следующее:
«Всегда одинокий, лишь только вхожу к себе, как мысли, одна мрачнее
другой, овладевают мною. Куда же они устремляются сегодня? К смерти! Вот
почти 6 или 7 лет, как я на чужбине. Через четыре месяца мне предстоит
радостная встреча с соотечественниками, с родными. Да разве одних тех
отрадных чувств, от которых начинает биться мое сердце при одном лишь
воспоминании детства, не достаточно, чтобы я мог сознать всю пользу
счастья, ждущего меня на родине? И между тем какая-то темная сила
заставляет меня желать саморазрушения! Да, что делать в этом мире? Ведь
все равно вечно жить не будешь; а потому не лучше ли покончить с собою
теперь же? Будь мне лет за шестьдесят, я, быть может, и был бы готов, из
уважения к предрассудкам моих современников, смиренно ожидать часа, когда
сама природа положит конец моим дням, но так как, кроме несчастий и горя,
жизнь пока не дала мне ничего, то для чего же я стану беречь ее. И для
чего люди удалились от природы, до чего они трусливы, презренны и
низки!..»
M-me Remusat говорит, что Наполеон просыпался обыкновенно в грустном
настроении и казался удрученным, так как у него довольно часто
бывали спазмы желудка, вызывавшие иногда рвоту.
Наполеон спал очень мало, 4—6 часов, причем ложился спать в 10
часов, но, кроме того, в свободные минуты он обладал способностью спать
когда угодно и где угодно в течение нескольких минут. Просыпаясь, он
моментально приходил в сознание. В этот момент он любил выслушивать
сплетни обо всех и обо всем, чтобы знать, что делают и что делается.
Наполеон уважал медицину, доверял ей и часто прибегал к ней. Вообще он был
страшно зябок, любил тепло, нередко заставлял топить камин даже летом,
очень сильно реагировал на барометрические колебания и страстно любил
горячие ванны. Быть может, к тому побуждали его и частые приступы
дизурии, бывшей у него с детства. В ванне он просиживал часы и
температуру воды доводил до крайних пределов. Иногда он проводил в ванной
ночи. Ванна была для него и успокоением, и укреплением, и наслаждением.
Наполеон любил также растирание кожи щеткой, растирание грубое и резкое,
как «осла». Эти приемы избавляли Наполеона от приступов кашля и
дизурии. В пище Наполеон был неприхотлив, — ел быстро и без
разбору, причем после сладкого нередко переходил к супу и т. д.
Определенного часа для еды у него не было; он властвовал над желудком или,
скорее, забывал о его существовании и ел, когда подставляли ему пищу, и ел
рассеянно, думая об оставленной работе и спеша вернуться к ней. Наполеон
никак не мог мириться, даже в торжественных случаях, с бесконечным числом
блюд; где бы он ни был, после первых же блюд он требовал мороженого и
выходил из-за стола. Мороженое он любил. За быстротой еды он плохо
пережевывал куски пищи. По отношению к алкоголю он был необыкновенно
воздержан и любил только шамбертен, да и тем не слишком злоупотреблял.
Наполеон был неутомим. Он мог целые дни просиживать на лошади, как и в
кресле кабинета. Его ум был всеобъемлющ. Его ум не только обнимал все в
целом, но и входил в мельчайшие подробности, и, можно сказать, что в
течение 14 лет мысль Наполеона работала за восемьдесят миллионов людей.
Замечательно то, что Наполеон писал безграмотно как по-французски, так и
по-корсикански. Но зато выражаемая им мысль отличалась меткостью, ясностью,
точностью, краткостью и простотою изложения. Массон говорит: «Его мысль
всегда оригинальна и самостоятельна. Идея, зародившаяся в его уме, не
терялась из виду, среди хаоса самых разнообразных проектов, среди массы
писем и депеш, которые ежедневно прилетали в курьерских сумках и
заваливали его стол, и вынашивалась до полной зрелости». От одной
умственной работы к другой Наполеон переходил столь же легко и свободно,
как от предмета физического одного к другому. Почти всю государственную
работу он брал на себя и все обнимал своим умом. Он работал рано утром, в
полдень, вечером и ночью. Часто заснувши на час-два, Наполеон вставал и
прорабатывал всю ночь. Его секретари уставали и сменялись, — он же был
несменяем. Наполеон бывал на балах, вечерах в театре и проч., но делал это
только ex officio, любил же он только музыку, особенно вокальную. Наполеон
нюхал табак, но по этому поводу можно сказать, что он скорее рассыпал его,
нежели действительно нюхал.
К болезненным проявлениям Наполеона должно отнести также какие-то
припадки, неоднократно у него наблюдавшиеся. Первый такой припадок
наблюдался еще в бытность его в Бриэнской школе. Талейран, наблюдавший
один из таких припадков в 1805 году, при путешествии Наполеона в
Страсбург, описывает его так: «Наполеон встал из-за стола и направился к
покоям императрицы, но вскоре быстро возвратился в свою комнату, позвав
меня с собою, вместе с нами в комнату вошел и камердинер. Наполеон успел
приказать запереть дверь комнаты и повалился на пол без чувств. При этом
были судороги и изо рта выделялась пена. Спустя минут 15 Наполеон пришел в
себя и начал сам одеваться. Во время припадка Наполеон стонал и задыхался,
но рвоты не было. Наполеон запретил рассказывать о происшедшем. Вскоре он
скакал на коне вдоль рядов армии».
Это описание представляет картину типичнейшего случая классической
соматической эпилепсии и выясняет дело бесповоротно. Но кроме этих
приступов классической эпилепсии у Наполеона бывали приступы неполные и
измененные, во всяком случае отличные от типических. Так, 18 брюмера
Наполеон имел приступ бессознательного состояния, а затем проявил типичный
бред эпилептика в своих речах к совету и войску. Его поступки в это время
можно признать вполне бессознательными и даже бессмысленными. Своими
дикими поступками в течение нескольких минут он едва не разрушил
составленного им грандиозного плана государственного переворота.
Судорожные припадки, почему-то называемые истерическими, наблюдались у
Наполеона и в дальнейшей жизни, против которых его лейб-медик назначал
теплые продолжительные ванны. Подозрительный припадок у Наполеона
произошел в день объявления развода с Жозефиной. Понесши полное поражение
в России и вынужденный сделать распоряжение возвращаться армии по прежней
дороге, Наполеон так был всем этим потрясен, что, отдавая это приказание,
он впал в обморок. Еще раньше, под Бородино, Наполеон тоже имел какой-то
приступ, после которого он перепутал и совершенно испортил составленный им
прекрасно план сражения. То же явление повторяется в сражении под
Дрезденом, где он своим замешательством губит свою армию и себя. Под
Лейпцигом Наполеон впадает в оцепенение и совершает целый ряд чисто
автоматических бессознательных действий. Не меньшему оцепенению подвергся
Наполеон и в Фонтенебло, в ночь, предшествующую отречению от престола.
Таким образом, несомненно и бесспорно то, что Наполеон имел приступы, и
эти приступы были эпилептические, в одних случаях судорожные, в других в
виде absence, каталепсии, автоматизма и т. п.
Все почти историки говорят, что в последние годы жизни Наполеона,
особенно по возвращении его из России, гениальная его умственная
деятельность стала тускнеть. В нем недоставало прежней быстроты, энергии,
неутомимости, широты и силы ума и предусмотрительности; он стал
неподвижней, тусклей и ограниченней. Chaptal, близко стоявший к Наполеону,
говорит, что он к этому времени стал вырождаться (Il etait
degenere). Особенно такое понижение наступило после Москвы: «Я утверждаю,
что со времени этой печальной эпохи я не видел в нем ни той
последовательности идей, ни той силы характера… ни того расположения, ни
той способности к труду, как прежде».
Иначе и не могло быть. Приступы эпилепсии в той поре жизни у Наполеона
усилились, а такие приступы не остаются бесследными для умственной
деятельности. Поэтому весьма естественно, что даже гений Наполеона, под
ударами этого небесного бича, должен был ослабеть и тускнеть. Это не
значит, что гений Наполеона опускался до слабоумия. Да и припадки, с
устранением резких жизненных потрясений, ослабели. Но важно то
обстоятельство, что под влиянием приступов падучей даже гений, если он не
принимает скоро борьбы с этой тяжкой болезнью, подвергается некоторой
диссоциации.
Признание Наполеона эпилептиком — не новость. Лучшие современные
невропатологи почти все того мнения. Если же не все современники считали
Наполеона эпилептиком, а особенно его врачи, то это обусловливается
недостатком надлежащих знаний об эпилепсии в то время и значительным
успехом по этому отделу в настоящий момент. Будет достаточным сказать, что
в то время эпилепсия считалась решительно неизлечимой болезнью, тогда как
мы смотрим на эту болезнь далеко более светлыми глазами и встречаем немало
случаев излечения от нее.
Страданию Наполеона эпилепсией Lombroso посвятил целую статью. Доводы,
на основании которых Lombroso признает Наполеона эпилептиком, следующие:
отец Наполеона алкоголик, Наполеон был мал ростом, имел большую нижнюю
челюсть, выдающиеся скулы, глубокие впадины глаз, асимметрию лица, редкую
бороду, слишком короткие ноги, сгорбленную спину, любил тепло, слишком
чувствителен был к пахучим веществам и метеорологическим колебаниям,
страдал мигренями, имел тик лица, плеча и правой руки, судороги в левой
ноге при гневе, жевательные движения челюсти, чудовищное самолюбие,
эгоизм, вспыльчивость и импульсивность, склонность к суеверию,
противоречия характера, бессердечность, отсутствие нравственного чувства,
недостаток этического чувства и даже недостатки в мышлении. «Из всего
этого, — говорит Lombroso, — мы усматриваем, что в этом великом человеке
произошло полное слияние гения с эпилепсией не только судорожной,
мышечной, но и психической, выражавшейся в импульсивных действиях,
затемнении умственных способностей, цинизме, чрезмерном эгоизме и
мегаломании (бред величия)».
«Из этого примера, являющегося в природе не единственным, мы можем
вывести заключение, что эпилепсия может быть одним из составных
элементов гениальности…» Дальнейший вывод Lombroso еще более
поразительный: «Гениальность есть форма психоза на почве вырождения с
признаками специального или эпилептического характера…»
В другом месте я касался несостоятельности и безнадежности взгляда
Lombroso, что гениальность есть психоз. Единственный пункт, по которому я
мог бы сколько-нибудь согласиться с Lombroso в этом отношении, это тот,
что и гениальность, и душевная болезнь суть необыкновенные жизненные
явления, причем гениальность, однако, не есть болезнь, а особый дар
природы и величина положительная, тогда как душевная болезнь есть прежде
всего болезнь, и притом величина отрицательная.
Какие же доказательства Lombroso имеет за то, что гениальность есть
эпилепсия? Прежде всего то, что многие гениальные люди, как Магомет,
Цезарь, Петр Великий, Петрарка и проч., были эпилептики. Что же в этом
особенного? По всему вероятию, они страдали и лихорадкой. Значит ли это,
что гениальность есть лихорадка? Страдали эти люди и другими болезнями, но
это все-таки не значит, что гениальность есть проявление этих болезней…
Совпадение двух состояний вовсе не означает их сродства, а в огромнейшем
числе случаев только лишь простую случайность. Уже это потому так, что
гениальность — явление прирожденное, а эпилепсия может быть приобретенной.
Приобрести эпилепсию весьма легко, но дает ли эта эпилепсия такому
страдальцу хоть каплю гениальности? Нет. Это фальшь. Появившаяся эпилепсия
не только не способствует развитию умственных способностей и расширению их
деятельности, а, напротив, их угнетает, подавляет и уничтожает. Я не буду
останавливаться на этом вопросе, так как я его касался в другом месте. Во
всяком случае, факт не подлежит никакому сомнению, что ни приобретенная,
ни прирожденная эпилепсия никогда не дают улучшения умственных
способностей и характера, а, напротив, идиотизм, тупоумие и слабоумие, и
счастливы те эпилептики, которые в течение всей жизни удерживают свои
умственные способности и характер в добром и благоприятном состоянии. А
между тем мы знаем, что между гениальными эпилептиками можно указать
таких, у которых эпилепсия произошла от случайных причин, как: непомерное
пьянство, распутная жизнь, чрезмерные потрясения и проч. Такие люди были
гениальными и раньше, чем они стали эпилептиками, и приписывать их
гениальность эпилептическому неврозу — нелогично, неосновательно и
неразумно.
Но этого мало. Если гениальность есть эпилептический невроз, то отсюда
следует, что все гениальные люди должны быть эпилептиками. Однако это
несчастье, к великому счастью, минует весьма многих гениальных людей.
Гениальных людей эпилептиков так мало, что они все наперечет; гениальных
людей неэпилептиков так много, что их всех перечесть нет физической
возможности. Отсюда естественный вывод — гениальность никоим образом не
является эпилептическим неврозом. Те проявления легкой дегенерации,
которые наблюдались у Наполеона, правда, могут иметь генетическую связь с
эпилепсией, но они не имеют никакой связи и никакого отношения к
гениальности. Это есть простое совпадение, простая случайность.
Многие настаивают на том, что Наполеон имел эпилептический характер.
Он был бессердечен, кровожаден, эгоист, необычайно самолюбив,
человеческие жизни для него не имели никакого значения и т. д. Если бы
даже это было и так: Наполеон имел эпилептический характер. Что же тут
особенного? Наполеон был эпилептик, а потому и проявлял эпилептический
характер. Правда, не все эпилептики проявляют эпилептический характер; но
что же странного и удивительного в том, что тот или другой эпилептик
проявит эпилептический характер! Вот если бы было доказано, что
эпилептический характер именно всегда сопровождается гениальностью или что
все гении обладают эпилептическим характером, — это другое дело. На деле
же это вовсе не так: эпилептический характер никоим образом не
сопровождается гениальностью и совершенно неверно то, чтобы все или многие
гении проявляли эпилептический характер.
Но если бы даже и так, что эпилептический характер имел сродство с
гениальностью, то действительно ли у Наполеона был эпилептический
характер? Прежде всего должно отличать Наполеона государственного деятеля
и Наполеона человека. Кровопролитие войны, разорение государств, лишение
миллионов людей благосостояния в течение военного времени — все это одно,
а убийство, грабеж, мошенничество — другое. В силу тяжелых и жалких
стечений обстоятельств жизни первое — добродетель, второе — преступление.
Знаменитый полководец — герой, и тем больший герой, чем он больше истребит
людей, разорит городов и государств и пустит по миру вдов и сирот голодных
и раздетых… Разбойник, убивший людей, разоряющий города, оставляющий вдов
и сирот, награждается виселицей. Такова мораль жизни…
Наполеон, безусловно, был истребителем людей, государств, городов,
деревень и т. д. Но был ли он в жизни таким же бессердечным убийцей…
Хирурги тоже режут многих, но это им ставится в добродетель… И терапевты
направо и налево расточают яды, но это опять не эпилепсия.
Еще и то должно иметь в виду: можем ли мы нашей меркой, меркой среднего
человека, мерить гения! Quod licet Jovi, non licet bovi… Этот вопрос имеет
весьма важное практическое значение, ибо мы в жизни видим уже на деле
проведение мысли надеть узду на деятельность людей выдающихся в угоду и
для выгоды ограниченной толпы. Преимущества труда и ума выдающегося
стремятся подчинить для средней толпы. Примеры этому мы могли бы в жизни
заимствовать в весьма множественном числе. Но так как это вопрос слишком
жизненный и реальный, то лучше мы его оставим в стороне.
Если у Наполеона отделить то, что принадлежит ему, как полководцу,
главнокомандующему, воину и государственному реорганизатору, то в
характере Наполеона-человека мы найдем все то, что и у каждого человека, и
ничего общего с эпилептическим характером.
Общий наш вывод тот: Наполеон был высший, первоклассный гений. Он
страдал эпилепсией. Эта эпилепсия в последние годы его политической жизни
усилилась и повлияла даже на его умственную деятельность, что, вероятно,
не оставалось без влияния и на проявлении его мировой деятельности; когда
же его жизнь стала спокойнее, то припадки прекратились и умственная
деятельность несколько возвратилась. Его гениальность, как и всякая
гениальность, не имела ничего общего с его болезнью, и одновременное
существование гения и эпилепсии у Наполеона есть только лишь простая
случайность. Гениальность не имеет ничего общего с эпилепсией и тем менее
служит ее проявлением.
